Наши искренние соболезнования родным и близким Геннадия Михайловича. 

Похорогы состоятся 1 ноября на Троекуровском кладбище.

==============================================================================================

Геннадий Михайлович Гусев родился 15 сентября 1933 года в Калининской (ныне Тверской) области. Отец -- первый секретарь райкома (1938--1960). Окончил с красным дипломом философский факультет МГУ (1956). В 1956--1961 годах был комсомольским работником в Краснодарском крае. Инструктор, первый заместитель заведующего отделом пропаганды ЦК ВЛКСМ (1961--1964, 1967--1969), заместитель главного редактора издательства ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия» (1964--1967), инструктор сектора художественной литературы Отдела культуры ЦК КПСС (1969--1978). Был активным участником неформальной «Русской партии», существовавшей в советской культурной и политической элите в 1960--1980-е годы[6]. В 1978--1980 годах -- главный редактор журнала «Роман-газета». В 1980--1984 годах -- директор издательства «Современник». В 1984--1990 годах-- помощник по вопросам культуры председателя Совета министров РСФСР Виталия Воротникова. В 1991--1993 годах -- секретарь Союза писателей России. В 1993--2007 годах -- первый заместитель главного редактора журнала «Наш современник». Автор нескольких книг. Мемуарист

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Вот одго из его восполминганий:

Геннадий Гусев: «Он вбивает клин между советской и чехословацкой молодежью»

Об одной совершенно для меня неординарной истории я хочу рассказать. В декабре 1963 года Чехословацким союзом молодежи и ВЛКСМ была опробована практика обмена лекторами из числа комсомольских работников. Я был первым, кто от ЦК ВЛКСМ поехал по этой программе и читал в различных городах и весях перед самыми разнообразными аудиториями лекции, точнее, просто выступал с рассказом, информацией и размышлениями о деятельности ВЛКСМ, его роли в государстве и тому подобном. Это моя трехнедельная поездка отличалась от всех обычных обменов. При формировании программы обычных делегаций им представлялись, как правило, лучшие, образцово-показательные коллективы и осуществлялся прием на максимально возможном высоком уровне. Здесь за мной никто не следил и не должен был ухаживать. Объезжал один город за другим и встречался с аудиториями, собранными не под выступления первого секретаря, а рядового завсектором, с которым интересно встретиться и задать ему вопросы. И по мере пребывания в Чехословакии во мне нарастала тревога по поводу того, что дела там идут не так, как нам хотелось бы. Да, наверное, в этом было определенное проявление имперской идеологии, и, с нынешних позиций, я мог бы кое-что и пересмотреть, в том числе в своем тогдашнем поведении, но уже прошло 37 лет, и это невозможно. Хотя до Пражской весны оставалось еще пять лет, мой отчет, который прошел до самого верха, вплоть до членов Политбюро, был первым сигналом о том, что не все ладно в дружественном нам государстве, особенно в среде молодежи: огромное влияние Запада, скептически-ироническое, если не сказать враждебное, отношение к комсомолу и самим идеям, заложенным в основе этой организации. Причем это выражалось в самых различных формах, например, в вопросах: либо нарочито наивных, либо, как их принято называть во все времена, провокационных. И все время отдавало тем духом, который Дубчек позднее сформулировал как идею построения «социализма с человеческим лицом», очевидно, подразумевая, что в СССР он с нечеловеческим.

Мне посчастливилось, что ко мне была приставлена не профессиональная переводчица, состоящая в штате ЦК ЧСМ или «Интуриста», где есть определенная ответственность, школа, а студентка-старшекурсница факультета русистики Пражского университета по имени Агнешка. Расставаясь, она сказала: «Геннадий Михайлович, лично вас я не ненавижу, вы нормальный русский человек, но одновременно я вас ненавижу -- вашу Россию, вашу империю, которая подавляет свободолюбивые народы». Представляете, когда вам на прощание, у трапа самолета говорят такие слова, да это еще накладывается на впечатления от поездки… Я приехал и написал, как было положено, большой отчет для ЦК комсомола об итогах командировки. Начальство было шокировано, как оно само потом признавалось, потому что мой доклад полностью противоречил той информации, которая по разным каналам, включая специальные, поступала наверх. Прошло некоторое время, и уже в 1964 году меня попросили сделать «выжимку» из этого отчета, сосредоточившись на атмосфере моих встреч в Чехословакии и на выводах. Затем начались звонки, в том числе из ЦК КПСС на уровне инструкторов, с плохо скрытыми «советами» не вбивать клина в отношения братских союзов молодежи. [Чешский] сектор отдела ЦК КПСС по работе с социалистическими странами[7] начал тихую «войну» со мной, потому что спрос был с него: какова же ваша работа, если такое творится в Чехословакии? По соответствующим каналам была дана команда искать на меня компромат. Во все города Чехии, где я был, поступили заявки собрать на меня весь «негатив»: выпивки, женщины, анекдоты. Но тут меня спасла моя переводчица Агнешка. Она отказалась подтверждать, что я ее совращал, как они предполагали, и сказала, как мне потом передавали, что «с этим сталинистом я не стала бы спать даже по чисто идейным соображениям, не говоря уж о том, что он мне не симпатичен как мужчина».

В это время я, как мне было приказано, сделал выжимку на четыре с половиной страницы. Она получилась еще резче -- без моих лирических зарисовок. Со слов ответственных работников ЦК, которые позже мне об этом рассказывали, когда я с ними работал под одной крышей, Михаил Андреевич Суслов поставил на ней резолюцию красным карандашом: «1. Ознакомить членов Политбюро, 2. В устной форме проинформировать чехословацких товарищей. Как обычно». Не думаю, чтобы кто-либо из рядовых сотрудников ЦК ВЛКСМ удостаивался такой чести…

В это время в Москве, в Высшей партийной школе, училась секретарь ЧСМ по имени Зденка[8]. Ее, видимо, и проинформировали. От нее информация обо мне ушла в Прагу, там родилась чеканная формула: «он вбивает клин между советской и чехословацкой молодежью», которую из отдела по работе с соцстранами ЦК КПСС донесли до [первого секретаря ЦК ВЛКСМ Сергея] Павлова[9]. Сергей Павлович, преисполненный благородного негодования и еще не разобравшись, собрал большое заседание аппарата ЦК ВЛКСМ, КМО[10] и Бюро международного молодежного туризма «Спутник». Происходило это в большом зале, в здании ЦК ВЛКСМ на Маросейке (тогда Богдана Хмельницкого). Не называя моей фамилии, но сугубо прозрачно, особенно для работников моего отдела пропаганды и сотрудников КМО, которые оформляли мою поездку, были высказаны гневные инвективы типа: «Растопчем любого, кто встанет на пути укрепления братских взаимоотношений» -- и так далее. Пожалуй, никогда более в своей жизни я не испытывал подобного потрясения. Оно было вызвано даже не тем, что неизбежно последует кара: снятие с работы и, может быть, даже исключение из партии. Потрясло осязаемое буквально физически, мгновенное отчуждение всех от меня. Тот, кто еще две минуты назад мне улыбался, жал руку, вдруг отвернулся -- даже те, кто еще не знал, о чем и о ком идет речь. Потому что по залу прошелестело: «Это про Гусева из пропаганды».

От скорой и немотивированной расправы спасла меня способность Сергея Павловича -- выплеснуть, а потом все-таки подумать. Многие умеют выплеснуть, но не думать ни до ни после. А он умел подумать сразу после того, как выплеснул. Тут же, на собрании, Павлов делает публичное заявление, примерно такое: «Впрочем, так: через две недели будет официальная поездка первого секретаря в Чехословакию. Я все это посмотрю своими глазами и внимательно прислушаюсь к тому, что там говорят, своими ушами».

Я остался в подвешенном состоянии. Ко мне в кабинет никто не приходит, никто не дает никаких заданий, но я не уволен. Через две недели Павлов уезжает в Чехословакию, а меня в мае 1964 года посылают вторым руководителем бригады ЦК ВЛКСМ по подготовке вопроса о работе Горьковского обкома ВЛКСМ с подростками. После нее, кстати, я написал свою первую книжку, пропагандистскую, конечно, но мне за нее не стыдно[11]. Там было отражено много реальных проблем. Как только узнали, что я де-факто назначен руководителем комиссии (формальный руководитель -- секретарь ЦК, но он приезжал за сутки-двое, когда уже подводились итоги работы бригады), снова ко мне народ потянулся.

Работаю я в Горьковской области, а Павлов тем временем в Чехословакии. К нам, в Горький, приезжает секретарь ЦК ВЛКСМ Александр Иванович Камшалов[12] и за сценой помещения, где мы проводили итоговое совещание актива, здоровается со всеми членами бригады -- в присутствии членов бюро обкома, -- потом прячет руку за спину и говорит, подходя ко мне: «А людям, которые вбивают клин в отношения между братскими союзами молодежи, я руки не подаю». И до, и после, да и сейчас, у нас с ним были прекрасные отношения -- но я ему до сих пор этого забыть не могу.

Представьте, каково мне было после этой оплеухи выступать главным докладчиком по итогам работы нашей бригады. Но все же я собрался, потухшим голосом дочитал свой доклад, развернулась дискуссия, в общем, все нормально. По окончании совещания я решил немедленно ехать в гостиницу, собраться и -- в Москву, на встречу с Сергеем Павловичем.

Когда я уже взял билет, ко мне зашел Камшалов и фактически приказал остаться. Вечером должна была состояться прощальная встреча, как вы сами понимаете, с рюмками в руках. Я в ней все же участие принял, сидел мрачный. В конце Леша Макиевский, который потом стал вторым секретарем обкома [партии][13], мне говорит: «Притормози, когда будешь выходить, на крыльце». Завез меня к себе домой, заставил излить душу.

Уже в Москве выяснилось, почему мне было запрещено брать обратный билет. Камшалов доложил по телефону об этом случае первому секретарю (Павлову), и тот ему всыпал по первое число за этот бестактный ход. «Все как раз наоборот. Гусев прав», -- сказал он. Не у каждого достанет мужества признать свою неправоту…

Когда мы приехали, Павлов пригласил меня к себе и сказал примерно следующее: «Вашему политическому чутью не откажешь. Много там гнильцы. Глубоко корни пустила. Но к этому надо относиться философски, спокойно. А ты в свою записку эмоций напустил». И начал меня ругать. Я сначала оторопел, но потом понял, что ему надо меня поругать хотя бы за что-то, потому что принципиально он был со мной согласен. Он мне сказал, что надо немедленно готовить пленум ЦК по усилению контрпропаганды, об усилении борьбы с влиянием буржуазной идеологии, с вражеским кинематографом. «Давайте создадим новые политические клубы для молодежи[14]. Давайте, думайте, сколько же можно -- все одно и то же». Произнес, таким образом, речь, которая фактически представляла собой тезисы к будущему докладу на пленуме, который и был вскоре проведен

Разместил В. Арсентьев