ДИЛЕНТАТИЗМ ИЛИ СПЕЦЗАКАЗ?

Рубрика в газете: Литературная Россия. К 100-летию Александра Солженицына, № 2018 / 45, 07.12.2018, автор: Вячеслав ОГРЫЗКО

Начну с того, что историко-документальная выставка в центральном выставочном зале федеральных архивов «Солженицын и «Новый мир»» была запланирована ещё несколько лет назад. Предполагалось, что за три с лишним года архивисты смогут выявить сотни неизвестных документов о великом русском писателе XX века и его взаимоотношениях с ведущим толстым журналом страны в 1960-е гг., что в свою очередь позволит по-новому взглянуть на истории написания и прохождения таких великих книг, как «Один день Ивана Денисовича», «В круге первом», «Раковый корпус» и отчасти «Архипелаг ГУЛАГ». Не случайно эту экспозицию с нетерпением ждали, как в научном мире, так и в массовых читательских аудиториях. Но насколько оправдались эти ожидания?

Сразу скажу: для незнающих людей эта выставка стала неким событием. Глаза разбегались от представленных на ней уникальных документов. Но те, кто уже давно погружён в солженицынскую тему, были страшно разочарованы. Экспозиция получилась очень тенденциозной и потому, несмотря на присутствие сотен документов, неправдивой. Поясню это конкретными примерами.

Первое. Очень много недомолвок и искажений на выставке «Солженицын и «Новый мир»» связано с повестью «Один день Ивана Денисовича». Как известно, одно время усиленно распространялись слухи, будто эта повесть была выужена в редакционном самотёке, в чём якобы была особая редактора отдела прозы «Нового мира» Анны Берзер. Меж тем, факты говорили о другом. Что в «Новый мир» «Один день…» попал во многом благодаря настойчивости Льва Копелева и его жены Раисы Орловой. Копелев даже разработал специальный план, каким образом и через каких людей добиться передачи этой повести лично Твардовскому, ибо он прекрасно понимал, что если запустить рукопись привычным ходом, то её ещё на ранних стадиях сто процентно зарубили бы или не зав. отделом прозы Евгений Герасимов, или ответственный секретарь Борис Закс, или заместители главного редактора Александр Дементьев и Алексей Кондратович. Этой темы не раз касались Копелев и Солженицын в своей переписке, которая частично отложилась в РГАЛИ в фонде Копелева. Однако авторы выставки почему-то эту часть переписки проигнорировали и в экспозиции не представили.

Берём другой пример. В «Новом мире» многими рукописями Солженицына занимался критик Владимир Лакшин. Позже различные историки по-разному оценивали роль Лакшина в «новомирской» судьбе Солженицына. Одни исследователи считали, что без Лакшина даже в стенах «Нового мира» не все смогли бы в полной мере оценить масштаб личности Солженицына. Другие до сих пор полагают, что Лакшин принёс Солженицыну больше вреда, нежели пользы, когда работал в «Новом мире». Но повторю: все при этом соглашаются с тем, что без Лакшина «новомирский» период Солженицына полностью понять ну никак невозможно. Однако на выставке документов об отношениях Лакшина и Солженицына практически нет. Такое впечатление, что кто-то сознательно уже много лет пытается организовать некий заговор молчания вокруг Лакшина. Но кому это выгодно?

Далее. В «Новом мире» с Солженицыным в разные годы много дел имели такие сотрудники, как Игорь Виноградов, Ефим Дорош, уже упоминаемые мною Евгений Герасимов, Дементьев, Закс и Кондратович, а также другие «новомирцы». Но о большинстве из них на выставке говорится в лучшем случае вскользь. Почему? Авторы выставки посчитали, что из всех сотрудников «Нового мира» 1960-х годов достойны слов благодарности помимо Твардовского лишь одна Анна Берзер и никто больше? Или всё дело в том, что они не нашли в архивах материалы об отношениях перечисленных мною лиц с Солженицыным? Я думаю, что сказалось и то, и другое. Для меня очевидно, что какие-то материалы архивисты вообще даже не пытались искать. Разве в том же РГАЛИ никто не знал, что у них уже почти десять лет лежат неописанными фонды, к примеру, Дороша и Кондратовича? Прекрасно зная, что в этих фондах есть немало уникальных материалов о Солженицыне, руководство РГАЛИ тем не менее ничего не делает для того, чтобы ускорить хотя бы описание этих фондов. Оно даже не скрывает, что в ближайшие пять лет никто ни Дорошем, ни Кондратовичем заниматься не будет.

Очень тенденциозно на выставке поданы взаимоотношения двух знаменитых зэков – Солженицына и Шаламова. В экспозиции приведены лишь те письма Шаламова, в которых излиты восторги по поводу «Одного дня Ивана Денисовича». Но ведь Шаламов не раз потом объяснял, почему в конце 1962 и в 1963 году он не стал касаться негативных сторон. Ну, а впоследствии у Шаламова одно только имя Солженицына вызывало в основном отрицательные эмоции. На эту тему есть немало документальных свидетельств, однако ни одно из этих свидетельств на выставке не отражено. Нам предлагают другое: думать о некоей иллюзии в отношениях между Шаламовым и Солженицыным.

Тут что ещё важно сказать? Появись «Колымские рассказы» Шаламова в советской печати в то время, ещё не известно, как бы повернулась ситуация и как стала бы дальше развиваться наша литература. Кстати, Шаламов ведь ещё в ноябре 1962 года попросил Солженицына показать его лагерную прозу Твардовскому, но Солженицын от этого уклонился. Похоже, он понимал, что Шаламов как писатель – это очень серьёзный конкурент. Однако не в его интересах оказалось продвигать «Колымские рассказы». Этому тоже есть немало документальных свидетельств. Но их на выставке тоже не оказалось.

Добавлю: Шаламов в 1962 году числилися в редакции «Нового мира» рецензентом. Он за небольшие деньги читал некоторые поступавшие в отдел прозы рукописи и давал на них внутренние, для служебного пользования, отзывы. Другими словами, Шаламов был для «новомирцев» не последним человеков. А если учитывать весь штат редакции – двенадцать-пятнадцать человек, то он по логике должен был иметь прямой доступ к любому руководителю «Нового мира». А это означало, что по идее он сам мог бы легко передать свои «Колымские рассказы» Дементьеву, Заксу или прямо Твардовскому. Но ничего подобного. В «Новом мире» всегда существовала жёсткая иерархия: напрямую до Твардовского допускался далеко не каждый сотрудник. Вот и Шаламов мог получить аудиенцию лишь через Солженицына. Однако Солженицын эту аудиенцию ему устраивать не стал.

В представленных на выставке материалах всячески подчёркивается то много, что было сделано для Солженицына в 1960-е годы Корнеем Чуковским, его дочерью Лидией и его внучкой Еленой. Тут всё правильно. Но кто бы объяснил, почему при этом очень затушёвано участие в делах Солженицына того времени его первой жены Натальи Решетовской. Меж тем в том же РГАЛИ в фонде 3207 хранятся блокнотики с записями Решетовской за 1962 год, в которых подробно рассказано, как «Один день…» преодолевал различные препятствия в 1962 году. Неужели кто-то из организаторов выставки захотел и Решетовскую вычеркнуть из жизни великого художника?

Значительная часть экспонатов выставки рассказывает о триумфальном шествии одного дня после выхода в 1962 году номера «Нового мира» с этой повестью. Но ведь любой исследователь знает, что даже после того, как «Один день…» поддержал лично Хрущёв, у этой повести было и немало серьёзных противников как на всех этажах власти, так и в простой читательской среде. Солженицына люто возненавидели Николай Грибачёв, Галина Серебрякова, некоторые другие писатели, имевшие доступ к первым лицам страны. На эту тему в том же РГАЛИ отложилось немало материалов. А где они на выставке?

Отчасти искажённое представление даёт эта выставка и о Твардовском. Как известно, великий поэт был не совсем ангелом. Между ним и Солженицыным не раз и не два случались страшные скандалы. Тому есть немало и документальных подтверждений, которые сохранились в том числе и в архивах. Но нам организаторы выставки предпочли показать главного редактора журнала «Новый мир» лишь в роли некоего благодетеля Солженицына, и только. А ведь Твардовский, повторю, был при всём при том очень советским человеком, для которого важно было присутствие в президиумах в статусных мероприятиях, получение орденов, обладание пропусками в спецраспределители. Это был человек, который часто бросался выполнять любое указание каких-то там инструкторов ЦК. Я уж не говорю про его частые многодневные запои, из-за которых сотрудники редакции годами не могли пробить серьёзные вещи некоторых писателей.

К слову, о Твардовском. Организаторы выставки решили не ограничиться только темой «Новый мир» и Солженицын и поместили в экспозиции целый ряд документов, касающихся связей Твардовского с «Новым миром» ещё в 1940-е годы, и отдельно документы связанные со вторым приходом Твардовского в «Новый мир» в 1958 году. Но и тут они поступили крайне избирательно. Желая подчеркнуть важность в контексте главной темы выставки фигуры Лидии Чуковской, они дали её записочку середины 1940-х годов, когда она ещё работала в «Новом мире», обращённую к Твардовскому, с просьбой – заглянуть в редакцию и обсудить возможную подборку поэта в одном из номеров. Но в то же время они проигнорировали резко отрицательный отзыв Твардовского, данный в самом начале 1963 года на повесть Чуковский «Софья Петровна». (Одновременно замечу: Солженицын, всегда ценивший гражданское мужество Чуковской, ещё в середине 1960-х годов в одном из писем Копелеву обмолвился, что проза самой Чуковской полна канцеляризмов, и поэтому брать с неё пример ни в коем случае нельзя.) И тут же в экспозицию включили оригиналы выписок из постановлений секретариата Союза писателей СССР о назначении Твардовского главредом «Нового мира» в 1958 году. Но неужели авторам выставки не известно, что все эти писательские секретариаты никогда самостоятельно никакие кадровые решения не принимали? Они только проштамповывали то, что до них решили в ЦК КПСС. И в 1950 и в 1958 году вопросы о назначении Твардовского рассматривали сначала в профильных отделах ЦК, потом на заседаниях секретариата ЦК, а окончательно утверждали уже на Политбюро (Президиуме) ЦК КПСС. Кстати, все партийные документы на этот счёт до сих пор хранятся в соответствующих фондах РГАНИ, и при желании сотрудники РГАЛИ, конечно же, могли договориться с коллегами о предоставлении подлинников этих документов на выставку.

Наверное, тут самое время перейти к участию в этой выставке второго архива – Российского государственного архива новейшей истории (РГАНИ). Лично у меня сложилось впечатление, что РГАНИ в этом проекте участвовало формально – без души и без какого-либо желания выявить и представить на суд зрителей какие-то неизвестные документы о Солженицыне и «Новом мире». Этот архив ограничился в основном подборкой уже опубликованных материалов из фонда «Аппарат ЦК КПСС», не став копаться в других фондах, в частности, «Политбюро ЦК КПСС», «Секретариат ЦК КПСС», «Л.И. Брежнев», «М.А. Суслов» или «Л.Ф. Ильичёв». А зачем? Ведь формально этот архив ещё в мае 2016 года был закрыт в связи с переездом со Старой площади на Софийскую набережную. Правда, как выясняется, закрылся он не для всех. Например, всё это время его двери были распахнуты перед внучкой генерала КГБ Семёна Цвигуна, которая собирает материалы по родословной своей семьи. По сути РГАНИ до сих пор остаётся закрытым для тех исследователей, кто не имеет связей с Кремлём, и для тех, кто не участвует в договорных – а значит, хорошо оплачиваемых – работах.

Неудивительно, что тема влияния партаппарата на политику «Нового мира» и на решение вопросов, связанных с Солженицыным, получила на этой выставке не лучшее освещение, а местами выставка даже создала искажённое представление о событиях 1960-х гг. Приведу такой пример. На этой выставке, так получилось, очень превознесена роль бывшего помощника Хрущёва по культуре Владимира Лебедева. Усилил это впечатление выставленный оригинал письма Лебедева, датированный 1965 годом. В нём автор, рассказав обо всех своих последних болезнях, сообщил, что из разговора в больнице с Корнеем Чуковским случайно узнал, что над Солженицыным в очередной раз сгустились тучи, и одновременно возмутился действиями своих бывших коллег из партаппарата, которые так и не выделили писателю квартиру в Москве. Лебедев пообещал, что постарается через свои старые связи помочь художнику с московским жильём. После чтения такого умилительного письма бывшего высокопоставленного партийного чиновника остаётся только расплакаться. Но ведь Лебедев не всегда был таким душкой. Это был тот ещё интриган. Когда он хотел, то в лепёшку разбивался, лишь бы настроить Хрущёва на публикации в советской печати то повести Солженицына «Один день…», то стихотворения Евгения Евтушенко «Наследники Сталина». Но если его что-то не устраивало, он грудью бросался на амбразуру и отвергал любую крамолу. Разве не тот же Лебедев весной 1963 года выступил категорически против постановки в театре «Современник» пьесы Солженицына «Олень и шалашовка»? А кто в 1964 году отказался передавать Хрущёву рукопись романа Солженицына «В круге первом»? А нам организаторы выставки решили нарисовать Лебедева только одной краской – сделать из него этакого плачущего большевика. Но, повторю, в реальности Лебедев был очень жестоким человеком, который не раз пытался навязать Хрущёву свои не самые лучшие художественные вкусы.

Отдельно стоит остановиться и на таком моменте. К каждому выставленному экспонату организаторы приготовили на отдельном листочке бумаги соответствующий паспорт с указанием названия документа, даты и места его нахождения. Правда, при этом они много что напутали. К примеру, на отзывах Кондратовича и Дементьева о рукописи «Одного дня…» они указали дату – ноябрь 1962 г. Но это полная чушь. Не мог, ну никак не мог Кондратович в ноябре 1962 года в конце своего отзыва задавать вопрос: «А кто такой Рязанский?» (Поначалу рукопись Солженицына поступила в «Новый мир» под фамилией «Рязанский». Скорее всего, эти отзывы были написаны в промежутке с 9 по 12 декабря 1961 года. Почему именно в этом промежутке? Твардовский, судя по его дневнику, ознакомился с рукописью в ночь с 8 на 9 декабря, а через несколько дней Солженицын уже находился в редакции «Нового мира» и был представлен некоторым «новомирцам», в том числе и Кондратовичу. Так что самое позднее – 12 декабря 1961 года Кондратович уже точно знал, кто укрывался за псевдонимом «Рязанский».) Если же авторы экспозиции в паспорте экспоната допустили ошибку и отзывы были написаны не в ноябре 1962 года, а в ноябре 1961 года, то тогда полностью меняется вся картина появления рукописи Солженицына в «Новом мире». Значит, до этого нам много десятилетий рассказывали красивую сказку, что Анна Берзер аж с 10 ноября по 8 декабря 1961 года никак не могла улучить случая, чтобы в обход своего непосредственного начальства передать повесть Солженицына прямо в руки Твардовского. Значит, всё-таки все редакционные правила были соблюдены, и после Анны Берзер рукопись читали сначала заместители Твардовского, которые, признав талант автора, сразу отметили, что напечатать такое будет невозможно, и только 8 декабря вечером рукопись для окончательного решения была передана Твардовскому. Но это всего лишь деталь. Главное в плане паспортов к экспонатам другое – а где шифры? Почему не указаны названия фондов, номера описей и дел, а также листы. Напомню, выставка проходила не в обычном музее, доступном для всех желающих. Она проходила в закрытом заведении – в здании Государственного архива Российской Федерации, куда можно пройти только по специальным пропускам или по паспорту, а значит, адресовалась она в первую очередь исследователям. И как же так – именно для исследователей все документы демонстрировались без шифров! Неужели только для того, чтобы историки потом не могли понять, где эти документы можно было бы перезаказать после закрытия выставки?

Общее впечатление: эту выставку готовили, похоже, всё-таки для дилетантов. Второе: документы для этой выставки подбирались не столько с целью попытаться воссоздать истинную картину литературной и партийной жизни 1960-х годов, сколько для того, чтобы насадить посетителям только одно представление о той эпохе. Видимо, всё делалось в угоду какого-то одного лица. Но будет ли польза от навязывания одной точки зрения? Я, когда уходил из выставочного зала, посмотрел, кто же авторы этой выставки. На плакате значились: куратор – Татьяна Горяева и координаторы проекта – Галина Злобина, Ксения Яковлева и Галина Тюрина. Кто эти люди? Тюрина вообще-то начинала как специалист по Древней Греции, но некоторое время она вдруг переключилась на Солженицына и возглавила соответствующий отдел в Доме русского зарубежья на Таганке. С чем связана смена её интересов, в мире историков и литературоведов так и не поняли. По одной из версий, она приходится родственницей Наталье Дмитриевне Солженицыной по линии её первого мужа Тюрина. Если это так, то тогда становится многое понятно. Видимо, Тюрина и контролировала, чтобы вся концепция выставки и подбор экспонатов соответствовал настроениям Натальи Дмитриевны, и поэтому всё, что было связано с Решетовской, Лакшиным и некоторыми другими неудобными фигурами, или полностью убиралось, или представало в крайне ограниченном, а то и вовсе искажённом виде.

Другой координатор – Ксения Яковлева. Об этой девушке вообще мало что известно. Имеет ли она хоть что-то в своём научном багаже, непонятно. Как говорят, она любимая ученица профессора МГУ Николая Богомолова. Но сам Богомолов, как известно, много лет специализировался на Серебряном веке. Солженицын вроде бы в сферу его научных интересов никогда не входил. Сама Яковлева в РГАЛИ появилась года полтора назад. Сначала её использовали в этом архиве как пресс-аташе, но каких-то успехов на этом поприще она не достигла. А год назад её вдруг выдвинули сразу на должность заведующей отделом архивных коммуникаций. Напомним, что до неё это место занимала Наталья Стрижкова, которая, с одной стороны, звёзд с неба не хватала и периодически допускала разные проколы в работе с исследователями, но, с другой стороны, подготовила к печати по материалам РГАЛИ несколько томов с дневниками Ольги Берггольц. А что Яковлева? В работе с исследователями, за что она как завотделом в первую очередь отвечала, она показала свою полную некомпетентность, но и как солженицыновед она себя не проявила. Во всяком случае в листах использования большинства архивных дел, связанных с Солженицыным, фигурирует не её фамилия, а Антипиной. Похоже, все заслуги Ксении Яковлевой заключаются только в том, что она оказалась по непонятным причинам фавориткой нынешнего руководства РГАЛИ.

Много вопросов и по Злобиной. Человек много лет занимает немалый пост – заместителя директора РГАЛИ. Но что она сделала как исследовательница? Где её научные или публикаторские работы? Для многих это остаётся большой тайной.

На фоне координаторов проекта Татьяна Горяева выглядит гуру. Её не назовёшь случайным человеком в архивной отрасли или в области истории литературы. Много лет она посвятила выявлению документов о политической цензуре. В её активе есть и монография, и сборники документов. Но такое впечатление, что когда она возглавила РГАЛИ, то решила, что это её потолок и больше ей ничего не надо. То, что выходит последние лет десять по её эгидой, не выдерживает никакой критики. Возьмём, к примеру, начатую в 2010 году серию сборников документов о писательских сообществах в СССР. Только ленивый не упрекал эти сборники за тенденциозный отбор материалов и поверхностные комментарии. А что было сделано с дневниками Берггольц? Уникальный материал был опубликован со страшно некомпетентными комментариями. Вот и с выставкой Солженицына сложилось впечатление, что Горяева изначально не собиралась экспонировать материалы, которые бы во всей полноте отражали тему взаимоотношений Солженицына и «Нового мира», а с первых шагов подстраивалась под взгляды только одной Натальи Дмитриевны Солженицыной. Но если Горяева всего так опасается и готова пожертвовать своими либеральными взглядами в угоду только одного человека, то, спрашивается, зачем нам такой руководитель очень важного государственного архива?

Вообще, это очень непростая тема – нынешнее состояние архивной отрасли. Горяева-то – это ведь не худший случай. У нас РГАНИ возглавляет восьмидесятипятилетняя бабушка Наталья Томилина, которая, в отличие от Горяевой, за свою долгую карьеру не написала самостоятельно ни одной научной статьи и не подготовила ни одного сборника, поскольку она вообще мало в чём разбирается и ей на каждом шагу нужны как минимум консультанты, а лучше – соавторы. Одна из бед заключается в том, что сегодня архивной отраслью и многими федеральными государственными архивами управляют люди из далёкого прошлого, которых всю жизнь затачивали на одно – стараться никого из чужаков не подпускать к архивам и ничего историкам не выдавать, дабы «чего не вышло». И поэтому в РГАНИ, к примеру, главный хранитель – Иван Шевчук – десятилетиями скрывал от общественности, что этот архив имеет фонды Брежнева, Андропова, Суслова и других руководителей партии. Он прямо говорил: если обнародовать список всех имеющихся фондов, то в архив хлынет поток исследователей. А ему это надо было? Та же Томилина готова организовать рассекречивание любых партийных документов конца горбачёвской перестройки для хорошо оплаченных договорных тем, реализуемых в основном на деньги Запада – в интересах прежде всего иностранных исследователей, но даже пальцем не пошевельнёт, чтобы открыть, к примеру, фонд бывшего секретаря ЦК КПСС по пропаганде Ильичёва для наших историков. В этом же духе в последнее время стала действовать и Горяева, заморозив допуск исследователей ко многим документам, касающимся не только Солженицына, но и Шаламова, Эренбурга, Копелева, семьи Чуковских и многих других литераторов.

Тут что ещё интересно отметить. Ещё лет десять назад многие дела по Солженицыну в том же РГАЛИ выдавались беспрепятственно. Потом возник некий предпросмотр, а затем и вовсе было на всё наложено табу. Что случилось за эти десять лет? Неужели вчерашняя страшная либералка Горяева превратилась в яростную охранительницу? Как оказалось, ничего подобного. Она как была человеком либеральных взглядов, так ею и осталась. Кстати, в этом нет ничего плохого. Почему все должны быть только консерваторами? Либералы тоже нужны и тоже бывают полезными. Плохо другое. Как выяснилось, десять лет назад Горяева, хоть и занимала пост директора РГАЛИ, но мало чем в этом архиве занималась, полностью доверив всю текучку, в том числе и выдачу дел из фондов, своему заместителю Злобиной. Злобина тоже мало во что вмешивалась, передоверив всё Наталье Стрижковой и Дмитрию Неустроеву. А когда Неустроев и Стрижкова по разным причинам уволились, руководство к этому оказалось не готово, выяснилось, что без того же Неустроева всё стало рушиться, и вот-вот в архиве мог возникнуть коллапс, тогда Горяева и забегала. Тут-то она и испугалась. Ей легче оказалось сразу всё запретить, чем вникать в какие-то проблемы. Горяевой стало не до либерализма. Чтобы сохранить свою должность, она моментально перелицевалась в душителя всех свобод. И чем в этом плане она стала отличаться от руководителей РГАНИ Томилиной и Шевчука?

В общем, нашим архивам очень нужны новые и, главное, очень компетентные люди, способные вытащить отрасль из той ямы, в которой она пребывает ещё с конца горбачёвских времён. Давайте, наконец, попросим восьмидесятилетнюю бабушку Томилину выйти на пенсию и, если надо, сообща создадим ей замечательные условия для отдыха. Да и Горяевой уже скоро грядёт семьдесят лет. Её тоже пора бы подумать об отдыхе. Но кто возьмётся за реформирование архивной отрасли? Нынешнему руководителю Росархива Андрею Артизову доверять это нельзя. Он и так всё, что можно, уже развалил. Впору объявлять открытый конкурс среди историков и архивистов. А медлить нельзя. Иначе действительно в наших архивах может случиться коллапс.