 Борис Грачевский. О серьезном кино и большой литературе
В сентябре 2009 года Борис Грачевский (р. 1949), режиссер и бессменный художественный руководитель детского юмористического киножурнала «Ералаш», выпустил на экраны страны полнометражный фильм «Крыша», драму. О чем? О трех девочках, точнее, об их проблемах и непростом возрасте. Вскоре после премьеры в свет вышла книга (с одноименным названием), написанная в соавторстве с Ириной Бурденковой, именно опубликованная повесть и стала формальным поводом для беседы.
– О Вас часто говорят как о человеке веселом. Многие даже дядей Борей называют. Вас это раздражает, злит?
– Нет. Я не боюсь быть веселым, смеющимся и даже смешным, потому что одновременно могу быть очень серьезным и даже грустным. Вот я только что рассказывал смешной анекдот, и тут же могу с наслаждением слушать классическую музыку, говорить о большой литературе. Мне бы не хотелось думать, что меня воспринимают как человека, который улыбается с утра до вечера. Например, моя новая кинокартина «Крыша» очень отличается от того, что я делал раньше. Совершенно другое кино. Все начинается забавно, улыбчиво, а кончается очень мрачно. В книге многое сделано иначе, чем в фильме. На экране все получилось намного страшнее и жестче.
– Как пришел замысел «Крыши»?
– Я как продюсер получил сценарий и должен был начать съемки полнометражного фильма. Но когда прочел, о чем эта картина, у меня внутри будто что-то щелкнуло, и я сказал, что буду снимать этот фильм сам. Сценарий был про трех девочек-школьниц, которые, переругавшись из-за мальчишки, прыгнули с крыши. За свою жизнь я понял многое и в том числе то, что детям нельзя показывать суицидальное кино. А взрослые смотреть такой фильм не будут. Поэтому сценарий пришлось изменить.
– Вы работали в соавторстве с Ириной Бурденковой. Какова Ваша доля в этом сценарии?
– Я ввел взрослых персонажей и все сюжетные линии, с ними связанные. Отсюда соответственно изменилась и идея. Получилась не просто история о том, как страшно жить и какие жуткие случаи могут происходить с детьми, а фильм – крик, который предупреждает: люди, будьте внимательны к своим детям, иначе они пойдут по краю крыши.
– Сильно ли был переработан сценарный текст, когда делалась книга?
– Книгу писали уже после фильма. Скорее, по готовой картине, нежели по сценарию. И там есть кое-какие неточности. Вообще, изначально было даже другое называние – «Девочки», но я сразу решил изменить его. Затем вышел фильм, и мы, встретившись с издателем, договорились сделать еще и книгу.
– Больше ничего не планируете писать?
– Нет. А зачем? Мне кино интереснее снимать. Давно ношусь с одной идеей. Не хочу особо распространяться на эту тему. Скажу лишь то, что я придумал новый фильм. О последней любви. Грустная история, мелодрама. Нечто среднее между Максом Фришем («Homo Faber») и Эрнестом Хемингуэем («Праздник, который всегда с тобой»). Хотя у меня речь пойдет несколько о другом. Пятидесятилетний мужчина влюбляется, и суть в том, что, скорее всего, так влюбляется он уже в последний раз.
– И когда появится новый полнометражный фильм?
– Не знаю. Сейчас для меня важнее доделать сценарий и начать снимать. А когда выйдет на экраны картина – дело десятое.
– Вернемся к «Крыше». Сложно было переключиться на большую работу?
– Совсем не сложно. Естественно, я помнил, что эту картину делать нужно по-другому. Иногда я сам снимаю (крайне редко, в том числе и отдельные «Ералаши»). Поэтому прекрасно понимаю, в чем отличие одного жанра от другого. Единственное, что меня волнует – я слишком плотно снял фильм, тем самым не дал людям ни подумать между эпизодами, ни поплакать. Недавно был в Смоленске, показывал картину. После просмотра зал минуты две-три сидел молча, и только кто-то тихо плакал. А уже после показа я вышел, и навстречу мне бросилась рыдающая девочка, стала благодарить сквозь слезы. Наверное, это и есть самые дорогие минуты… Поэтому я из веселенького жанра плавно перешел в жанр драмы, почти трагедии.
– Что Вы считаете своей главной художественной удачей в этой картине?
– Не мне об этом судить, зрителям. Но я знаю одно, если бы мне нужно было переснимать завтра картину, я бы ничего не менял, разве что сделал между эпизодами какие-то паузы, чтобы зрители могли выдохнуть и переварить увиденное. За фильм в целом мне не стыдно. «Мне есть что спеть, представ перед Всевышним, мне есть, чем оправдаться перед ним», – как говорил Владимир Высоцкий.
– Давайте еще про «Ералаш». Вы от разговоров о нем устали?
– Нет. Это же моя жизнь. В том же Смоленске показывал новый выпуск «Ералаша», зрители хохотали, и все было замечательно. А вообще, знаете, как бывает: то проблемы с гримом, то трудности с монтажом, то вопросы с компьютерной графикой – и все нужно успеть сделать к сроку. Мне это интересно, поэтому работать и работать!
– В чем секрет долгожительства тележурнала? Все-таки 35 лет – не малый срок…
– В огромной моей любви к зрителям и уважении к ним. Но главное – в любви к тому, чем я занимаюсь. Ведь больше всего мы (я и моя команда) любим его величество «Ералаш». Следовательно, обожают его и зрители. И самое для нас важное – не потерять этого чувства. А чтобы подобное не произошло, нужно каждый раз останавливаться и думать: поймут ли тебя зрители, понравится ли им твоя новая идея, а не разлюбят ли они тебя?
– Скажите, создавая выпуски «Ералаша», Вы сотрудничаете с детскими писателями?
– Долгое время с нами работал Сергей Георгиев – яркий автор, на сегодняшний день, возможно, лучший детский писатель. Но он ушел полностью в литературу, и самое обидное, что перестал писать нам.
– Что, по-вашему, происходит сегодня с детской литературой?
– Честно говоря, я не в курсе. Какое-то время назад я выпускал бумажный журнал, и могу сказать одно: литература для детей сегодня выглядит значительно лучше, чем кино для них. Но все равно и ей чего-то не хватает. Ситуация подобна той, когда во многих институтах учат той технике, которой уже нет. Ребенок сегодня куда современнее, нежели кажется многим. Он не стоит на месте, поэтому писатели и киношники тоже должны двигаться. Теперешний ребенок замешан на компьютерной лабуде, и все его фантазии связаны с этой сферой жизни. Сказочные приключения нынче должны быть увлекательными, лихими, завернутыми. И при всем моем огромном уважении к Эдуарду Успенскому уже пора ему на смену прийти другому писателю. Успенский появился в детской литературе шумно, будто вышиб дверь пинком. Начал говорить с детьми на их языке. И они обрадовались. А сегодня Успенский не понимает успеха Гарри Поттера, а я, хоть и не писатель, понимаю.
– И в чем же этот успех?
– В том, что каждый нормальный ребенок мечтает о волшебстве. И это желание быть волшебником передано Гарри Поттеру. У нас, конечно, тоже были чудесные книжки, вроде «Цветика-семицветика», но в сказках Джоан Роулинг это стремление быть чародеем воплотилось наиболее полно. Поэтому я и считаю, что Гарри Поттер – фантастическое открытие ХХ века, шедевр детской литературы. Примерно то же происходит с «Алисой в стране чудес», которую русский менталитет не принимает. Может быть, дело в адаптации. Так, «Винни-Пуха» Алана Милна пересказал Борис Захадер, а Астрид Линдгрен – замечательная Лиля Лунгина, которая просто создала другого Карлсона, близкого нам и очень сильно отличающегося от холодного шведского.
– Давайте еще немного о детях поговорим. Как они изменились за время существования «Ералаша»?
– Очень сильно. Сегодняшние дети стали ярче, раскованнее (иногда даже чересчур), свободнее. Сделались более европеизированными. Нынешний ребенок куда более виртуален, чем реален. Его трудно вытащить из-за компьютерного стола. Поэтому нужно воздействовать на него через компьютер, и даже из компьютера.
– И все-таки что его сейчас смешит?
– Что смешило раньше, то смешит и теперь. Другое дело, что сегодняшнее детское кино пытается говорить с ребятами так же, как оно говорило несколько лет назад, и это очень плохо. Потому что, например, картонные чудища теперешних детей не пугают. Нужна серьезная компьютерная графика.
– Вы как-то заметили, что «Ералаш» был задуман как юмористический журнал, и сатиры в нем нет. Почему?
– А зачем она детям? Юмор – это когда смешно рассказывают какой-то общий случай, всем весело, все смеются. А сатира – когда выбирают конкретного мальчика и высмеивают на всю страну. Он после этого пойдет и повесится. А дальше что? Кто будет виноват? Грачевский? Пусть мальчик этот шалун и даже хулиган, но это не повод над ним смеяться, он же еще просто ребенок. Поэтому сатира нами изначально была отметена. Дети – это слишком сложный материал, произойти может все, что угодно.
– А как Вы относитесь к тому, что сделала Валерия Гай Германика в своем нашумевшем сериале «Школа»?
– Мне эта работа не нравится. Такой эпатаж был интересен в первом фильме Гай Германики «Все умрут, а я останусь». Тогда да, было страшно. Подобным же приемом открывается «Школа», но сериальная драматургия этого не выдержала. Кадр очень коротко мотается, всех укачивает – вот и вся история. И уже через некоторое время становится понятно, что у того мальчика мама умрет, он будет мучиться и так далее. И у меня интерес пропал. Сама Валерия очень спокойно относится к этому фильму, я с ней иногда общаюсь. Особенно после того, как в Интернете пустили слух о том, что Эрнст отдает ей «Ералаш». Конечно, это дезинформация, но как только она попала на страницы «Комсомольской правды», случился скандал, все мне начали звонить, интересоваться. И что тут скажешь? Представляете, если бы это была правда? Дети бы по версии Гай Германики выпивали, сексом занимались – нормальный бы «Ералаш» получился.
– А в какой мере социальность должна присутствовать в детских книгах, фильмах?
– Она обязательна, если мы снимаем бытовое кино, мелодраму и уж тем более драму, дети должны себя увидеть, узнать. То же и с книгами, я думаю.
– В одном из интервью Вы сказали, что «Ералаш» делается также из Вашей огромной любви к русской и мировой литературе…
– Конечно, не без этого. Человеку вообще жить легче, когда он любит литературу и нуждается в ней. Мне она, в частности, нужна для того, чтобы снимать «Ералаш». Правда, я не могу сказать, что сегодня читаю столько же, сколько читал раньше…
– Кстати, а что Вы раньше читали?
– Все. Конечно, я и сегодня стараюсь много читать. И для меня по-прежнему остается великая литература Толстого, Достоевского, Гоголя. Последнему совершенно незаслуженно не уделили должного внимания в мировой литературе. Я считаю, что любой образованный человек обязан прочесть «Красное и черное» Стендаля, а также Фолкнера и Хемингуэя. Та же история с Проспером Мериме, Стефаном Цвейгом, Сомерсетом Моэмом, Томасом Манном и Лионом Фейхтвангером. В принципе можно обойтись без Дюма, потому что это легкое и красивое, но все-таки чтиво. В этом-то и отличие хорошей литературы от большой, великая литература остается на века. Никому даже ни придет в голову сравнивать Теодора Драйзера и Томаса Манна. Лично я был поражен, когда Макс Фриш ушел из реалистической литературы в сюрреалистическую, сделал это решительно, бесповоротно и мощно. Вообще же мой список огромен. Я также не могу обойтись без Маркеса, сегодня я считаю писателем номер один недавно ушедшего из жизни Милорада Павича. Мне кажется, что он взял из рук Маркеса факел и понес его дальше. А еще я стараюсь читать и теперешних писателей.
– И, наверное, последний вопрос. Назовите несколько авторов, чьи книги Вам близки.
– Мне очень близок Юрий Поляков. Его книжка «Замыслил я побег...» особенно блистательна, своего рода «Сто лет одиночества» на русский манер. Людмила Улицкая, пишущая по-разному: то гениально, то хорошо, то сложно. Дина Рубина, к которой я с самого начала прекрасно относился, прорвалась с великолепным авантюрным чтивом «Белая голубка Кордовы». Не могу не вспомнить Бориса Акунина, чьи книги я всегда читал с удовольствием. Меньше всего меня волновал его Фандорин, но вообще в акунинских романах много яркого и замечательного. Мне нравятся некоторые тексты Пелевина, например «Священная книга оборотня» и «Поколение П». Любопытны Липскеров, Сорокин со своим «Днем опричника», Виктор Ерофеев и многие, многие другие писатели.
Беседовала Алена Бондарева
http://www.chitaem-vmeste.ru/pages/material.php?interview=97
|
